Вы наверняка знаете, что самая свежая и чарующая минута путешествия – его начало. Мы стояли всей компанией в Шереметьево у столика, пили водку с соком, болтали, поглядывая на табло, и всем своим видом являли людей, у которых самое лучшее – впереди, и оно неотвратимо, как судьба. Заботы остались за стеклянными дверьми аэропорта и уже Леша, наш главный шкипер, надел легкомысленную панамку, обозначив вектор направления полета. Прочие были с баулами такой величины, чтоб ни у кого не осталось сомнения, что мы едем минимум на год, а то и вовсе в эмиграцию.
До Парижа летелось еще легко, но далее нам предстояло переехать из аэропорта «Шарль-де-Голль» (или CDG, как написано в билетах) в Орли и выдержать 8-ми часовой перелет на Мартинику. Париж мы проехали по окраинам, башня мелькнула где-то справа, а дальше нас окружили типичные спальные районы, точная копия наших Бескудниково и Митино (только Митино почище будет). В Орли, где я благополучно украл со стойки кружку пива, нас ждал здоровый бугай «Боинг-747», но когда мы через кишку коридора попали в его утробу, сердце мое упало («остановилось и замерло»). Боинг этот берет на борт 500 человек не потому, что он очень большой, а потому, что сидений в нем напихано, как сельдей. Словно изначально задача была – вместить как можно больше кресел, а потом уже кто-то сообразил, что в них должны сидеть люди и нехотя оставили мизерное расстояние между рядами. Сумку поставить некуда, а узкие верхние ящики уже забиты верхней одеждой. Я обратился к стюарду за помощью.
- Эту проблему мы непременно решим, а пока садитесь на место – сказал он и больше за все восемь часов я этого брехуна не видел. Кстати, я понял то, что он сказал, исключительно благодаря русской смекалке – все лягушатники из «Эйр-Франс» говорят исключительно на своем тарабарском языке и даже по трансляции на английском ничего не повторяют.
Стюардессы все старые, неповоротливые клуши, ходят вразвалку и смотрят бессмысленно. Помните, на «Аэрофлоте» милая барышня, разнося обед, непременно спросит: «Что желаете - рыбу, мясо, курицу?», и на фольге у нее кружки разных цветов. Здесь просто сунули поднос, на нем курица с макаронами, бутылочка 0.37 красного кислого вина, кусочек красной рыбы 2-й свежести, булочка и масло. После обеда грязные подносы не убирали еще полтора часа. Мало того, когда я сунул свой поднос назад, на крышку с аварийными трапами, клуша-стюардесса сделала лицо, полное скорби и осуждения. А когда я поставил свою сумку сзади кресла, проходящий мимо стюард сразу схватил ее и завопил: «Чья сумка, чья сумка?!». «Моя» - сказал я, и он покачал головой так, словно я не сумку положил, а наложил рядом с креслом кучу.
Все страшные законники. Леша затянулся пару раз в сортире, так его окружили три борт-бабы и полчаса выговаривали с такими злобными мордами, словно он хотел не покурить, а поджечь туалет. Причем не в первый раз за полет.
Через четыре часа Андрюша поймал за пуговицу тюшку-стюардессу и поинтересовался, нет ли на борту бара.
- Есть, в конце салона – охотно сообщила та. Андрюша пошел в хвост, где сидел я, и, озадаченно озираясь, спросил, не видел ли я здесь бара.
- Кроме двух сортиров, здесь ничего нет – сказал я. Андрей пошел обратно, его макушка долго маячила в анфиладе фюзеляжа. Наконец он вернулся и сообщил, что «бар в конце салона» - это ящик с остатками бесплатного сока и минеральной воды, который стоял возле туалета.
Короче, в сравнении с нашим «Аэрофлотом», «Эйр-Франс» выглядит деревенским лаптем. Это не только мое мнение, Андрей, за последние несколько лет поднимавшийся в воздух раз сто, подтвердил мои впечатление. Он сказал, что вообще в Европе по уровню сервиса лучше «Аэрофлота» только голландская KLM. Что касается французов, то что с убогих спрашивать. Знаете ли вы, как на этом языке сказать дословно «девяносто семь», к примеру? А придется так: «четырежды двадцать и десять да семь». Именно так переводится quatre ving dis set. Это приговор всей нации.
Тем не менее, они довезли нас до Мартиники, и 35-градусная жара приняла нас в свои объятья. Мы попали в страну с координатами 59.55 и 14.30, в страну древних цивилизаций, конкистадоров, пиратов, бывших рабов и вечной борьбы европейцев за колонии.
В краях этих можно выделить три великие эпохи.
До того, как испанский моряк на «марсе» первый раз крикнул «Monte video!» («вижу гору!), на севере Южной и в Центральной Америке процветали самые загадочные великие цивилизации в истории человечества – инки, майа и ацтеки. Это была эпоха великих цивилизаций. Странные культуры, обитавшие здесь, не знали колеса, имели узелковую и цветовую письменность. Их социальная организация была на высочайшем уровне, их великие пустые города поражают воображение до сих пор. Их религиозные верования были страшны человеческими жертвоприношениями, но сгубило их именно то, что в их преданиях с востока должны были появиться белые боги. Они ждали белых богов и поэтому приняли испанцев не просто дружелюбно, но подобострастно, и даже после того, как те начали свои зверства, не смогли оказать им должного сопротивления.
Так началась вторая эпоха – эпоха великих завоеваний. Всех аборигенов испанцы называли индейцами, поскольку думали, что попали в Индию, к которой они и стремились. Те, сначала в качестве приношений, а потом, чтобы откупиться и умилостивить пришельцев, постоянно подносили испанцам золото. Они и самих испанцев поначалу за простых людей не считали. Те были верхом на конях и местные жители решили, что это такое мистическое существо, с туловищем животного, торсом и головой человека. К тому же испанские ружья своим грохотом и дымным порохом производили должное впечатление. Самих же испанцев, кроме золота, не интересовало ничего. И чем больше им это золото давали, тем больше они убеждались, что здесь его очень много.
Известный историк конкисты Бартоломе де Лас Касас (1474 – 1566) в своей знаменитой книге «История Индий» описывает безумный геноцид испанцев на первых островах Карибского моря, куда они попали, а позднее – в Венесуэле и далее – всё глубже в континентальную Америку. Кстати, он был одиночным заступником касиков, которые в отчаянии спрашивали его: «Почему бог Лас Касаса не такой могущественный, как бог конкистадоров?», отделяя тем самым падре Бартоломе от остальных колонистов. Но он был одинок – еще в 1495 году королевой Изабеллой была введена система энкомьенды – пожалование земель Нового Света испанским дворянам вместе со всеми живущими там людьми, которыми новый «владелец» мог распоряжаться по своему усмотрению. Они и распорядились, вырезая целые деревни. А тем временем, груженые золотом галеоны поднимали паруса и брали курс на Старый Свет.
Однако такое положение вещей не устраивало другие морские державы, в первую очередь – Англию и Голландию, которые, к тому же, были религиозно враждебны католической Испании.
Так началась третья великая эпоха Карибов – эпоха великих авантюр. Все мы помним «Остров сокровищ» Стивенсона, но это только отголоски того бурного времени, когда маленький остров Тортуга в Карибском море был известен в Европе не меньше Парижа, а его обитатели назывались «джентельменами удачи». Удачей же считался именно груженый золотом испанский галеон или, еще лучше – «Золотой караван», который ежегодно снаряжался испанцами для перехода через Атлантику. Известен случай, когда испанский двор передал королеве Елизавете ноту протеста, поскольку корабли капитана английского флота Моргана нападали на испанские корабли в условиях мира. Королева Англии прибыла на борт флагмана капитана Генри Моргана и застала того на коленях в знал полного повиновения.
- Капитан – сказала королева – испанская корона требует вашей смерти!
Она выхватила саблю из ножен, ей поданных, взмахнула ею и, опустив на плечо капитана, вскликнула:
- Встаньте с колен, СЭР Генри!
Так офицер английского флота и пират был пожалован в рыцари и успешно продолжил свое дело перекачки золота из испанских трюмов в свой карман и погреба лондонского Казначейства.
Это было давно, великие эпохи закончились и только каменные стены старых английских фортов на Антильских островах напоминают о тех временах. Впрочем, не только они, но об этом потом, а пока мы, обливаясь потом от жары, ехали знакомиться с нашим будущим домом.
Домом нашим должен был стать катамаран французского производства «Bahia-46» под названием «Timothe». Сорокашести футовая «Байа» снаружи выглядит внушительно, а внутри кажется еще больше. С кормы между корпусами объемный кокпит, в котором мы как-то даже плясали ночью, причем с выделыванием коленок. Далее большая стеклянная дверь, справа от которой – место рулевого и штурвал. За дверью кают-компания или салон, где слева – место штурмана, посередине стол, опоясанный полукруглым диваном и правее – камбуз с плитой и фризером, отделенный от стола барной стойкой. По обе стороны салона вниз идут ступени. Внизу коридор, две двухместные каютами с гальюном и душем, по ходу коридора – «гробик», т.е. еще одно спальное место. Таким образом, всего на катамаране четыре двухместные каюты, да еще столько же отдельных спальных мест, всего на 12 человек.
Парусное вооружение состоит из грота и генуи, которые ставятся и убираются вручную. На каждом корпусе стоит по дизелю, так что рычагов газа тоже два. Это позволяет маневрировать на моторах в узкостях, ставя рычаги в противоход и чуть ли не разворачивать яхту вокруг оси. Яхта это тяжелая и на малых ветрах не ходкая. Всякие 38-е нас на малых ветрах делали. Но если ветер выше 15 – 17 узлов, а лучше за двадцать, при полных парусах она вообще не умеет идти меньше 8 - 9 узлов. Так что все однокрпусные яхты мы в море обходили как стоячих.
К недостаткам можно отнести поведение яхты в шторм. Если однокорпусная яхта на пологих волнах Атлантики спокойно эти волны «облизывает», то тяжелый катамаран одним корпусом волну пройдет, зато вторым со всей дури так бабахает о водную твердь, что мало не кажется. Притом и внутри катамарана и в кокпите толком не за что держаться. В салоне вообще нет ни одной толковой ручки, кроме той, что является частью дверцы гриля. Инстинктивно в качку кто-то за нее хватался, дверца, естественно, открывалась и схватившийся, к своему неудовольствию, валился на бок.
К достоинствам можно отнести отсутствие бортовой качки, хотя и килевая на свежем ветре и волнах может достать – первые дни некоторые из нас слегка зеленели.
На корме у нас на блоках висела «динго», резиновая лодка с подвесным мотором, которой мы пользовались, когда стояли на рейде и надо было добраться до берега. Скоро все научились довольно ловко спрыгивать в нее и выбираться обратно на борт. Только однажды Андрюша лез с «динго» на корму. А на корме я мешал ему под видом помощи. Он встал одной ногой на борт, другая осталась в лодке. «Динго» начала коварно отъезжать, и, пока Андрей решал, как бы меня обойти, он начал садиться на шпагат, которому позавидовала бы и балерина. Шпагат окончился шумным всплеском к радости всех присутствующих.
Хотя каюта у меня была просторная, спать в ней мне было душно, я пробовал устраиваться на ночь по бортам, на палубе, то бишь на крыше надстройки или на сетке, растянутой между носами. Но частые дожди прогоняли меня в кокпит. Когда же погода ясная, то проснешься ночью и не сразу можешь сообразить, где ты – настолько звезды обнимают собой весь небосвод и придают немыслимый вид всему миру. Это тот самый «звездный мир над головой», который был также же загадочен для Канта, как нравственный мир внутри нас.
В целом катамаран довольно прост в управлении, еще проще в смысле разных наворотов, вроде радара или GPS с картой или ветрогенератора, которых нет в помине – к чему хозяину рентовой лодки тратиться на эти излишества? Но и в своей скромной комплектации «Байа» вела себя в море вполне достойно, за что мы ей благодарны.
Из Парижа мы попали на остров Мартиник, в город Форт де Франс и обнаружили там черных как смоль негров, поголовно говорящих по-французски. Это были не коричневые негры, не метисы и мулаты, а самые настоящие, чернее ночи, сыны Африки. Сам остров относился к французскому содружеству, и в магазине, куда мы пришли затариваться продуктами и выпивкой на две недели, абсолютно всё, даже йогурты, были из Франции. Что, конечно же, отражалось на их цене.
Впрочем, уже на следующий день мы подняли паруса, и все последующие острова ниже по широте принадлежали к британскому содружеству и, следовательно, были англоговорящими. Правда, как сказал мне один абориген, кроме английского, в быту распространен еще и язык «пахуа», но я не выяснил его лингвистического происхождения.
Острова подветренной Антильской гряды все вулканические, т.е. состоят из одной или нескольких невысоких гор, поросших плохо или вообще непроходимыми тропическими лесами. Ниже Мартиники последовательно располагаются Сент-Лючия, Сент-Винсент. Эти два острова по местным меркам большие. Там есть города и жителей по 30 – 50 тысяч народу. В длину они километров десять, в ширину – раза в два меньше. Ниже расположились бисером островки поменьше - Бекуа (Bequia), Мустик (Mustique), Кануан (Cаnouan), Мерае (Meyreau), Тобаго Кейс (Tobago Cays), Остров Юнион (Union Island), размером побольше - Керасао (Carriacou) и дальше – Гренада, ниже уже Венесуэла. Гренада является самостоятельным государством с открытым портом, но мы туда не пошли, предпочитая места менее людные. Говоря «открытый порт» я имею в виду, что мы могли свободно там разгуливать, предварительно навестив чиновников в «Customs»е (таможне). На других же островах, куда у нас не было предварительной визы (скажем, в Пуэрто-Рико) мы на берег сойти бы не могли. Согласно «Конвенции мирного плавания» (а мы совершали очень мирное плавание) нам залили бы в танки воду, заправили топливом, принесли бы продуктов, но все это время на пирсе торчал бы местный чин, следя, чтоб мы этого пирса ногой не касались.
Вообще, было трудновато ориентироваться во всех государственных различиях на островах. На каждом острове, даже входящем в одну федерацию, надо было поднимать его (острова) флаг, в штурманском столике у нас лежала куча этих флажков, в которых разбирался только бывалый Леша. Зато таможенные формальности были порой забавны.
На Сент-Лючии таможня представляла собой деревянное 2-х этажное здание у пирса. Вдоль фасада второго этажа шел балкон, на котором сидел, свесив ноги наружу, негр в черных штанах и белой рубашке – знак его начальственного положения. В офисе он долго оформлял наши паспорта, поставив в каждый штамп "Sea – Rodney Bay, St.Lucia immigration". Мы спросили, как долго мы теперь можем находиться в этой стране. «Хоть всю жизнь» - последовал ответ.
Но мы не пожелали оставаться на Сент-Лючии всю жизнь, и пошли ниже, к островам коралловых рифов. По пути туда зашли в очаровательную небольшую бухту Валилабу на о. Сент-Винсент, где, к своему изумлению, увидели порт XVII века с таверной, старинными зданиями, древним пирсом и какими-то бочками на берегу. Сойдя на берег, я подошел к одному дому и увидел, что его доски скреплены коваными гвоздями.
- Правда, XVII век – растроганно сказал я и открыл дверь. С обратной стороны дома не было, а были только подпорки фасадной стены. Я долго моргал, пока мы не выяснили у хозяина таверны, что все это – голливудские декорации. Именно здесь совсем недавно снимался фильм «Пираты Карибского моря» с Джонни Деппом. Хозяин даже показал балку, на которой этого Джонни вешали, чему он сам был свидетелем.
На фасаде стилизованной таверны, так, чтоб с моря было видно, надпись «OPEN AS USUALLY» - слова, согревающие душу любого моряка.
Ниже по курсу мы прошли о-ва Бекуа и Мустик. Последний является местной достопримечательностью и называется «островом миллионеров». На нем находятся всего семьдесят роскошных вилл, которые принадлежат таким персонажам, как Мадонна или Мик Джаггер. Кстати, Тайсону на этом острове виллу не продали – недостоин. Сам остров по европейски ухожен, везде подстриженные газоны, конюшни, площадки для гольфа, аэродром частных самолетов, виллы звезд окружены высоким тыном, однако хорошо видны с моря, куда они выходят фасадом. Черные люди здесь внимательны и вежливы. Только посмотришь на него, он тут же почтительно басит: «Хаа, дуюуу ду, саар!»
На пятый день мы пришли на Тобаго Кейс. Это небольшой архипелаг в океане. Все острова окружены полосой рифов километра три длиной, прибой пеной и волнами обозначает их очертания. Все островки необитаемые, только кустарник, прилизанный ветром к скалам, да птичий гомон. Я поднялся на вершину острова Джеймби и увидел вдали 5-ти мачтовый барк, который шел курсом зюйд под косыми парусами, красуюсь на фоне горизонта и облаков.
В кораллах стайки мелких разноцветных рыб тотчас шарахаются в сторону, как только из коралловых пещер выплывает серьезный парень с тупой и злобной мордой, пошевеливая жабрами. Это место считается национальным заповедником, здесь всегда много яхт, которые якорятся посреди архипелага в лагуне. Мы же встали у острова, заведя еще (кроме якоря) канат за ствол пальмы. Удобство еще и в том, чтобы при противном ветре подтягиваться с берега на борт, не затрачивая усилий.
Вообще, следует отметить, что на всех островах много тихих спокойных бухт практически без удобств, т.е. без пирсов для яхт, зато торчат буи, за которые тебе всегда помогут швартоваться местные «майфренды». Нравы во многих местах патриархальные, торговля «с рук», иными словами цивилизация еще не успела испортить эти райские уголки, но не факт, что через десять лет здесь все будет по-прежнему. По крайней мере, в той южной точке, куда мы дошли – 61.27 восточной долготы и 12.36 северной широты.
Рейнфорест - таким словом, как вы помните, называются тропические джунгли. Издали, с моря, лес как лес. Но сойдите на берег и вы обнаружите заросли свисающих лиан, каких-то кустарников, пальм, ветвистых деревьев, в глубине которых орут попугаи и верещат мелкие птахи. Заблудиться в этом лесу невозможно, поскольку в него порой невозможно войти – настолько сплошную стену образует вся эта растительность. Я как-то с дороги пытался найти лазейку – и не смог. Берите мачете, рубите просеку. Потом той же тропинкой назад, если не успеет зарасти. Бамбук здесь растет по 15 сантиметров в день.
Впрочем, порой в лес можно войти, да не следует. В одной бухте прямо у берега мы увидели рощу анчара, того самого, о котором писал Пушкин. На стволах предупреждение, что в дождь под деревьями стоять опасно, листья не трогать и веток не рубить. Это ядовитые деревья, в кронах их – полная тишина, не одна птица к ним близко не подлетит. Ядовиты в них и листья и сучья. Впрочем, ночью наша пьяная команда устроила на берегу костер из сучьев этого анчара, жарила на ядовитом дыму сосиски, пила ром и горланила русские песни. Утром все целы. Поистине, что папуасу смерть, то русскому – одно похмелье.
В лес мы все же попали, когда нас повели на один местный водопад. Входя в джунгли, сразу чувствуешь сильную влажность. Высокие кроны деревьев скрывают солнце и внизу всегда полумрак. По этой же причине влага не испаряется и видно, как ею насыщено все вокруг. От этого и особенный растительный мир – толстые листья, яркие цветы с жирной мордой, всё пахнет резко и дурманящее. Летают какие-то насекомые размером со сковородку, что-то капает сверху и трудно дышать. К тому же из-за гористой местности все время приходится идти вверх или вниз, зато порой открывается в просвете пальм панорамный вид вдаль.
Мы подошли к водопаду, который падал со скалы и был не просто водой, а какими-то сернистыми струями из вулкана наверху. Вулкан исправно выдает клубы дыма и вонючей серы, кипятит воду и она льется вниз. Мы встали под струи этой воды (примерно 40 градусов) и не хотели вылезать – так приятен массаж струй для тела. Говорят, это вода омолаживает и снимает все болезни, но долго в ней находиться нельзя – впадешь в детство.
Вообще, на суше дышится тяжело, сильная жара и влажность непривычны для северного человека. В море гораздо лучше – ветер и свежесть дают дышать и жить. Мы попали в «сухой» сезон, как нам сообщили. Вместе с тем, не было дня, чтобы нас не окатило по несколько раз на дню тропическим ливнем. Все ходили мокрые и не успевали просохнуть. В принципе, когда воздух + 35, вода в море +32, а сам дождь + 30, эта сырость не очень беспокоит, но все же надоедает.
- «Сухой сезон»! – мрачно говорил Львович, поглядывая на облака – что же у них тут в «мокрый» сезон творится?
Но выглядывало солнышко, тут же начинало пригревать немилосердно и мы уже сами мечтали о тучке с дождем, да подальше от берега в открытое море.
В чем смысл путешествия на яхте? Да в том, что перед вами открытое море, где-то вдали неизвестные острова, а вы вольны поднять паруса и идти, куда хотите так же, как ходили наши прадеды сотни лет назад. Именно с этим чувством мы вышли в море, точнее сразу в два моря, поскольку справа от нас было море Карибское, зато слева – могучий и бескрайний Атлантический океан. Я смотрел на него и понимал, что дальше, за горизонтом, нет ничего, вплоть до самой Африки.
С Атлантики постоянно дул NO, тот самый норд-ост, недоброй памяти для всех нас. Но здесь он позволял нам идти бакштагом на 9-ти узлах, курсом зюйд-зюйд-вест. Море каждый день дарило нам подарки. Сначала мы любовались летучими рыбками. Они выпрыгивали впереди, и летели метров 30, причем не по прямой, а с виражами, сверкая серебром на солнце.
Потом появились панцири черепах, которые мы принимали за мины. На третий день к нам приплыли дельфины и всей стаей сопровождали нас минут двадцать. Они шли с нашей скоростью рядом с бортом, один лег на бок и все ласково посматривал на меня снизу вверх. Другие выпрыгивали впереди по курсу, переворачивались брюхом вверх, одному понравилось плыть под сеткой, между носами. Видно было, что они прекрасно понимают, с кем имеют дело и вообще они были похожи на стаю добродушных ручных собак, только что хвостами не виляли, точнее именно виляли, да еще и явно улыбались. Только возле берега они помахали нам и уплыли в море. Проводили, так сказать, до места.
В другой раз нам, как сказал Леша, очень повезло. Совсем рядом с нами вдруг из пучины взвилась высоко вверх громадная рыбина – голубой марлин, или меч-рыба. Встреча с ней считается удачей для моряка. Уже в воздухе эта двухметровая рыбина изогнулась, показав голубое пузо, и снова с грохотом шлепнулась в воду. Видел я и рифовых акул, но не в родной стихии, а в открытом бассейне возле одного бара. Дело было ранним утром, они спали, трогательно уткнувшись мордами друг в дружку. Я почесал одной плавник и она только слабо шевельнулась.
Но не всегда от моря мы получали приятные подарки. Выйдя с Сент-Винсента, почти в полный штиль, мы вдруг увидели, как стремительно крепчает ветер. Он поднимался с 17 узлов до 26 и 28. Когда он достиг 30 узлов, мы вышли на траверс северного мыса острова и увидели, что прямо на нас идет широкий грозовой фронт. Прежде чем мы успели взять рифы, ветер в считанные минуты дошел до 34, потом 38 узлов! Море заревело. Черные тучи накрыли нас полностью. Я сидел на руле, пытаясь привести яхту в левентик, а ребята у мачты брали рифы. В лицо мне летели брызги с силой града, яхта проваливалась в волны и ветер свистел, словно два Соловья-Разбойника с двух сторон в уши. Ребята взяли два рифа на гроте, мы встали на курс, и пошли по штормовой Атлантике очень острым галсом.
Катамаран сильно кидало, ходить стало трудно. Я, вылез наверх, повернулся вперед и тут же получил по физиономии оплеухой брызг, которые специально для этого перелетели через всю палубу. Львович, выйдя в кокпит, вдруг присел и, против своей воли, сплясал танец какого-то дикаря в три притопа. У Андрюши горлышко бутылки проскочило мимо стакана, что случилось с ним в первый раз.
Короче, стихия разгулялась. «Поздравляю с восьмериком!» крикнул Леша. То есть с настоящим восьмибальным атлантическим штормом. Сразу как-то стало отчетливо ясно, что эта та самая стихия, с которой не шутят. Хотя Атлантические волны и пологие, но, в сочетании со шквальным ветром и дерущимся дождем брызг, впечатление внушительное. То и дело поддавало волной в днище так, словно кто-то наотмашь бил кувалдой снизу. И это безобразие продолжалось несколько часов, пока мы не зашли за Сент-Лючию с подветренной стороны. Зато повисла такая пелена дождя и тумана, что берег вдруг совершенно скрылся, хотя мы были в двух милях. Я сидел внизу за штурмана, как вдруг услышал голос Леши:
- Определяйся, давай, где мы?
- На Божьем свете – сказал я, решив, что он шутит.
- Я серьезно, дай точку!
- Леш, чего определяться-то, берег же рядом.
- Был берег, а сейчас нема…
Я выглянул наружу, что за диво – только что был берег и нету. Туман полностью закрыл береговую линию.
После всего этого беспорядка тихая гавань на Сент-Лючии воспринималась особенно прочувственно. На глади залива странно было сознавать, что в трех милях безобразничают волны и ветер свистит в чьих-то вантах.
Определяться на море, т.е. знать свои координаты и точку на карте, надо всегда.
Как говорил Леша:
Если солнце село вечером,
Моряку бояться нечего.
Если село поутру –
Моряку не по нутру.
Иначе, надо всегда знать, где ты в этом мире. В этом смысле для всех шкиперов показательна история, приключившаяся с нами на четвертый день. Накануне мы, идя на Бекуа, в тумане потеряли берег, а когда нашли, увидели залив, аэропорт и решили, что мы уже на Бекуа и пришли. На самом деле мы оказались на южной оконечности Сент-Винсента, где тоже есть похожий залив и аэропорт. После 8-ми часового перехода мы не определились по GPS, понадеявшись на схожесть ландшафта и ориентиров.
В этом неведении мы провели вечер и ночь на якоре, а утром вышли, как нам казалось, с Бекуа на Мустик. Я был шкипером в этот день. Через полчаса я пошел определяться и встал в тупик. По моим расчетам, мы должны были уже пройти южный траверс Бекуа, но GPS показывал, что мы только подходим к северному его мысу. Я позвал Лешу и поделился ситуацией.
- Ну что тебе непонятно – бодро начал он, беря циркуль и плоттер – вот остров, вот мы, мы вышли отсюда, вот наш курс… нет, погоди, вот мы, вот курс… стоп… не понял… еще раз! Значит, широта… градусы…минуты, секунды в пень… опять не понял. Вообще ничего не понял.
Он поднял голову и увидел остров, медленно проплывающий по левому борту и спросил:
- А это еще что такое?
Понадобилось еще минут пятнадцать, пока вся команда не осознала, что мы окончательно перестали понимать, где мы идем. При этом главной ложной посылкой было то, что утром мы вышли из Бекуа, в то время как мы вышли из Сент-Винсента, но об этом никто не догадывался.
- Я понял! – осенило Лешу с отчаяния – кто-то вчера тыкал в GPS и сдуру нажал опцию «man over board» и он (GPS) сохранил координаты этой точки. Вот он и ходит вокруг нее!
Мысль была смелая. Ну, допустим, GPS и сохранил координаты точки, но тогда он должен их и держать, а не ходить вокруг, как кот возле дуба. Но в тот момент это никому не подумалось. А подумалось о Львовиче, зная его пытливый ум и страстишку к приборам.
- Ничего я не нажимал – сказал Львович неуверенно в ответ на взгляды, обращенные к нему. Сам то он в душе допускал, что мог что-то ткнуть после пятой рюмки, хотя этого и не помнил. Тут же Леша нашел инструкцию к GPS на собачьем французском языке и начались пытки невинного прибора. Что только с ним не делали.
И вырубали полностью питание.
- Пусть остынет – говорил Леша.
Отключали от антенны.
- Лишим памяти – зловеще говорил Львович.
Нажимали все комбинации меню и пробовали немыслимые сочетания кнопок. Все было тщетно. GPS, как партизан на допросе, стоял на своем. Он явно решил умереть, но сохранить верность своей страшной джипиесовской клятве показывать те координаты, которые дает спутник.
Тут у меня родилась гениальная мысль, что врет не только GPS, но и спидометр и что мы прошли не 10 миль, как он показывает, а все восемнадцать и находимся мы сейчас на широте не Бекуа, а Кануана, что несколько оправдывало береговые очертания.
Леша выслушал эту концепцию устало и, казалось, был готов принять ее за чистую монету, но тут взгляд его упал на пейзаж по левому борту. А там всё плыл остров, быть которого не могло. Разум помутился у бывалого шкипера, и он заорал, тыча пальцем в окно:
- А это тогда что такое?!
И неподдельное отчаяние было в его голосе.
Я на секунду замялся, но идея пришла быстро:
- Смотри, на карте написано «От Мартиники до Гренады». Значит острова, не входящие в эту гряду по долготе, на карте просто не обозначены!
Стены кают-компании сотряслись от вопля шкипера Леши:
- Нет! Нет! Это невозможно! Этого быть не может! Это английские карты! Англичане всегда! Наносят на карту! Все берега! – и он опять уставился на неведомые земли, окружавшие нас со всех сторон.
Один только Андрюша за штурвалом не разделял общего пессимизма и все просил:
- Давайте войдем в этот пролив, а? Давайте? Хороший пролив, видно, что глубокий. А?
Ему глубокомысленно отвечали, что без лоции нельзя соваться в воду и мы не можем рисковать яхтой и экипажем. Хотя Андрей был ближе всех к истине, поскольку шли мы вдоль наветренной стороны Бекуа (о чем не догадывались), а глубины там такие, что не токмо яхта, а и субмарина пройдет.
В конце концов, мы решились на позор, встали на рейд у какого-то пляжа, девушки-добровольцы сплавали на берег и вежливо осведомились у загорающих, что это за остров. Львович мрачно сказал, что для полноты картины, надо было бы спросить еще, какой сегодня год и что это за планета.
Нас пристально оглядели, но вежливо ответили. Так мы постигли, наконец, истину, отсутствие которой тяжелее всего далось Леше. Ничто еще не выбивало этого ковбоя из седла, и я горд, что это удалось именно мне и именно в мою вахту.
- Пока рома не выпью, не приду в себя – только и сказал Леша, когда все было позади. Кстати, урок всем шкиперам – пришли в гавань, встали на стоянку – определитесь и занесите координаты в судовой журнал, которого, кстати, у нас и не было.
Как только яхта входит в бухту острова, тут же к ней изо всех лопаток несется местный парень, сидя верхом на старой доске от серфинга и выгребая обычной доской. Он орет: «My friend! My friend!» и показывает, что готов ловить носовой конец и заводить его за буй. Услуга эта стоит 10 EC (Eastern Caribbean Dollars) или «иси», как мы их называли. Позже у борта другой парень орет «My friend!» и предлагает рыбу, потом третий – майки и сувениры. Так что мы нарекли весь народ, населяющий Антильские острова майфрендами.
Как я уже говорил, почти все жители – совершенно черные негры, и только процентов 6 – креолы, которые отличаются приятными чертами лица и более светлой кожей. Но мы их встречали хорошо если по одному на острове. Основная же часть майфрендов мужиков – довольно мрачные типы с копной волос, связанных в косички и часто – в каких-то высоченных, плотной вязки шерстяных колпаках. Они большей частью сидят у тротуаров на улицах, курят траву и горланят что-то невразумительное.
В городке Кингстаун я долго наблюдал за одним тощим майфрендом, который сидел у входа в супермаркет и пел лишенную приятности песню, в которой были следующие синкопы:
- Ы! Ы-ы! Ы! Ай-ай-ай! У! У-у! У!
При этом певец блаженно закрывал глаза, вытягивал шею и губы трубочкой или запрокидывал всю физиономию назад. Ходят они все не торопясь, в развалку, беспрестанно озираясь по сторонам. Черты лица у большинства резкие и неприятные, взгляд недобрый, однако это не знак худых намерений, а национальная эстетика.
Мы смотрели, как два земляных рабочих копают канаву. Один долго озирался, потом воткнул лопату в землю и задумался. Через минуту он вытащил ее с кусочком земли и скинул прилипшую землю в сторону. После чего он сел и больше уже не вставал, пока мы не ушли.
- Да – сказал один из нас – этот народ не будет бороться за мировой господство.
Когда мы вошли в один явно внутренний порт (т.е. не для туристов) взять на борт воды, и встали к пирсу, у яхты тут же собрались портовые бичи. К нам неофициально обратились с просьбами экономической помощи в виде сигареты или банки пива. Один здоровый майфренд с особенно зверской физиономией долго смотрел на Львовича, который без удовольствия пил пиво в кокпите. Потом он сказал:
- Ты видишь, какие у меня башмаки?
- Вижу – покосился на его грабли Львович.
- У меня очень плохие башмаки – продолжал тот, демонстрируя здоровенные раздолбанные говнодавы.
- Не новые – осторожно сказал Львович.
- Ты дай мне свои башмаки. У тебя есть лишние. Тогда я буду в хороших башмаках.
- У меня нет лишних башмаков – Львович сунул ему банку пива и, тихо матерясь, ушел в салон. Долго еще стоял громила в худых башмаках у пирса, что-то туго соображая, но тут с моря привезли трех громадных черепах и он пошел смотреть, как их переворачивают на панцирь и режут глотки мачете. Черепахи отчаянно дрыгали ластами, пытались укусить майфрендов за тощие икры, но были все обезглавлены.
Следует отметить, что на борту всегда есть толстая книга «Sailing guide», где подробно описаны все бухты островов примерно в следующих выражениях:
«Прекрасная бухта такая-то. За три мили от бухты к вам подъедут и будут предлагать взять ваш чальный конец и довести до буя. Откажитесь от этих услуг. Позвоните по рации Дэвиду, владельцу ресторана на берегу и он всё устроит. К вам подъедет «Harbor-master» Томас на лодке и поможет вам швартоваться. В миле от берега есть красивый водопад. Туда вас может отвести Ронни. Как раз в том месте, когда вы почувствуете сильную жажду, находится магазин с напитками и винами. Customs работает с 16 до 18, но вы сами туда не ходите, к вам на лодке подъедет Маркус и всё оформит».
И так, в том же стиле про все бухты. Книга издается каждый год, так что все имена свежие, в чем мы лично убеждались. Впрочем, бывали и казусы. Мы сидим на борту в бухте, Леша на корме чистит картошку. К нам медленно плывет в воде черный мужик. Подплыв, он вопрошает: «How long you can stay on my buoy».
- А ты Маркус? – спрашивает озадаченный Лена
- Маркус – отвечает тот.
- А почему без лодки?
- Destroyed (сломалась).
Он потребовал банку пива за буй, сунул ее в трусы и неспешно поплыл к другой яхте.
Через полчаса на лодке подкатил парень, выслушал историю, ухмыльнулся и сказал: «I am real Markus», взял 40 иси за стоянку и укатил. В подтверждении властных полномочий на его плюшевой груди красовалась массивная золотая цепь.
В деревнях много толстых баб, по утрам кричат петухи, но тут же идут стайки школьников. Девочки все в зеленых длинных юбках, мальчики – в отутюженных брюках, все в белоснежных белых рубашках, на ногах белые носки и черные ботинки на толстой подошве, что в такую жару показалось мне излишним шиком. Одна ученица, лет 14 – 15 несла в одной руке портфель – в другой – полугодовалого младенца, с которым, видимо, сидела и на уроках.
Примерно такого же возраста девочки сидят по вечерам в портовых барах, все очень худенькие, развязные и страшненькие. Как все подобные барышни, они слишком шумно веселятся, а потом излишне беззаботно улыбаются, когда толстые немцы уводят их по своим яхтам.
В деревне мы всё искали супермаркет, и нас всё отсылали куда-то за гору, в другой Town. Умаявшись, мы спросили у мрачного мужика, а сами-то они где отовариваются. «У Боба» - ответил он и ткнул пальцем через дорогу. Там стоял сарай с настежь открытыми дверьми. Мы зашли и попали в совершенно советское сельпо конца 70-х. Дощатые полки, на которых соль, спички, консервы, макароны да растительное масло. В ящике обрезки курицы, т.е. то, что не пошло в магазин для белых «за горой» (ножки, грудки, крылышки). Зато всё стоит копейки, а из куриных обрезков мы сварили прекрасный суп и обрели себе трех друзей навеки в лице маломерных робких псов.
Базар у причала являет собой пеструю картину. Рыбы навалено везде множество, но торговля идет не шибко. Вот тощая молодуха долго выбирает рыбу, молча смотрит и, видно, что-то считает в уме. Наконец откладывает четыре тощих, как сама, рыбок и платит за них необъятной толщины торговке. Не ведаю, что можно сотворить из такого количества рыбок на всю семьи, а семьи там не малые. Другая деваха, рядом, зашла в море и вдруг… начала подмываться, да еще прополоскала свои «крылышки», отжала и приладила на прежнее место. В большой моде среди девиц сидеть в тени и расчесывать друг другу жесткие патлы. Это я читал еще у Гончарова – за 150 лет привычки не меняются. Несколько раз меня осторожно трогали за рукав патлатые черти и что-то мямлили в нос – предлагали траву, которая здесь, говорят, ни с одной другой в мире не сравниться – духовита и забориста.
Местных белых мало, они все больше ездят в машинах с кондиционером и сидят в офисах. Впрочем, как-то на пирс забрел белокожий нищий, в вязаной шапочке, с рыжей бородой. Постоял, поглядел на нас, да пошел прочь. Бог ведает, что занесло его на этот край Земли, и как он достиг такого состояния. Прочие черные бомжи смотрели на него с презрением. В воздухе была разлита какая-то вечная лень, тягучая жара, вечное лето, вечная апатия, дырка в кармане, отсутствие желаний, кроме самых привычных – покурить травы, перепихнуться, случайный заработок, а там глядишь – и жизнь прошла.
Впрочем, есть еще одно невинное удовольствие, доступное даже нищим – это фрукты. Они на островах вызревают постоянно, точнее – по очереди и круглый год, так что постоянно что-то поспевает. К тому же надо учесть, что слово «манго», к примеру, не имеет однозначного, как у нас, смысла. Этот фрукт примерно пятидесяти сортов, из которых тот, что продается у нас, едят только свиньи. Прочие сорта гораздо нежнее и ароматнее, но до нас не доедут – испортятся в дороге. Впрочем, и кроме манго я видел и пробовал множество разных плодов, каждый из которых имел свой вкус и аромат, как правило, довольно своеобразный, но порой слишком навязчивый. Иногда фрукт было опасно есть – косточка имела острые шипы. Разнообразие фруктовой жизни обуславливается и тем, как высоко над морем растет дерево, на какой стороне склона и на какой почве. Те же бананы были короче и толще наших, с тонкой кожурой и более нежным и свежим вкусом.
О кокосах я не говорю, эти орехи валяются повсюду, и я думаю, они лишили жизни или разума не одного негра – падают они сверху неожиданно и бесшумно, так что я старался под кокосовыми рощами не ходить. Кокос можно поднять, расколоть ножом, выпить молоко и выгрести сам орех. И то и другое мне не понравилось, практически нет вкуса. Гончаров в «Палладе» писал, что кокосовое молоко «прохлаждает», но я думаю, это от отсутствия в XIX веке холодильников. Не показался мне и авокадо, хотя Леша был большим его ценителем, отбирал самые спелые плоды, вычерпывал из них зеленоватую массу, после чего смешивал ее со специями, яйцами и Бог весть еще с чем, но результат получался, на мой взгляд, довольно пресным. С тем же успехом можно было кулинарно облагородить и вату из аптеки. Зато очень хороши лаймы, маленькие зеленые лимоны, которые разрезают пополам и выдавливают на рыбу и в любую другую еду. После этой процедуры рыбу можно давать новорожденному младенцу, т.к. лаймы эти обладают сногсшибательным антисептическим действием.
Разнообразие фруктов привело еще к одному производству. Местные товарки делают из них нечто вроде вина, крепостью 20 – 25, а порой и выше, градусов. Эти «плодово-выгодные» настойки продаются на местных базарчиках. На прилавке под соломенной крышей стоит штук 40 образцов бутылок, каждая имеет свой цвет и оттенок от бледного до ярко-ядовитого. Некоторые просто с чистой настойкой, другие почти до горлышка наполнены смесью нарезанных фруктов. Андрюша, как большой ценитель местных нравов, постоянно бегал на рынок, и каждый раз приносил другую бутылку.
- А попробуй! – торжествующе говорил он, поднося стакан.
- Да-а! – говорил дегустатор – эта еще лучше!
А было действительно хорошо, вкус необычный, тонкий, крепость – нужная. Я добавлял льда и водки и уверяю вас, такой коктейль вы не найдете ни на одной самой светской столичной тусовке.
Но, конечно, не менее любопытны для нас были дары моря. Майфренды на стоянках постоянно предлагали нам рыбу, которую при нас вытаскивали из моря. Наиболее распространенным вариантом был «red snapper», рыба, похожая на нашего окуня, только совсем красного цвета. Была какая-то неплохая, с ядовитыми зубами, но рыбьи зубы из нас никто не ел, так что мы были вне опасности. Майфренд рыбу и привезет, попросит кастрюлю, почистит её, нарежет ломтями для жарки, туда же луку, чесноку, специй, карри, немного белого вина и выжмет лайму – все ингредиенты вы подаете ему с кормы.
- Пусть постоит полчаса – скажет он – и жарить пять минут.
Везде нам предлагали лобстеров и то, что в Европе считается страшным деликатесом, здесь почти обыденность. На острове Иос в Греции мне в таверне поднесли лобстера за 60 евро и не сказать, чтоб он был очень крупным. Здесь, после долгих пересчетов я выяснил, что цена лобстера (уже в готовом виде) составляет 6 евро за килограмм, что соответствует цене говядины в Москве (около 150 рублей). Лобстер был хорош, но еще лучше оказалась местные мурены. Нам привезли их живыми, в деревянной клетке, где они извивались, всячески выражая свое неудовольствие. Мясо жареной мурены – белое, сочное, очень вкусное и почти без костей.
Ели мы и тунца, но он среди прочих местных рыб parvenu, суховат и лишен поэзии. Те, кто ели акулу, хвалили, но и она для мурены не конкуренция. Короче, морских тварей мы съели немало. Настолько, что в наш последний вечер на Мартинике, в ресторане, когда все по инерции опять назаказывали всяких осьминогов и акул, я попросил себе простое филе кенгуру. Рыбоеды потом каждый давали мне пол своей порции за кусочек обычного мяса. Пили мы при этом французское вино, которое приносили в ведерках со льдом, а за верандой шумел прибой, и брызги долетали до перил.
За соседним столиком сидел белый парень - француз с мадмуазель и когда ему принесли такое же ведерко, я понял, как надо зарабатывать уважение официанта. Тот налил вина на донышке длинного фужера и протянул. Мсье взял, поболтал вино, сунул туда свой галльский шнобель, опять поболтал, опять сунул нос, потом осторожно отпил глоток, словно вино дала ему сама Лукреция Борджиа, опять поводил своим локатором по краю фужера и только после этого нехотя кивнул. Всё это время черный официант стоял, почтительно изогнувшись, и умильно глядел на шаманство. Из любопытства я отпил из такой же бутылки на нашем столе – кислятина, каких свет не видывал (чего-то вроде Colombard Chardonnay или Merlot win de pays d'oc). И я добре хлебнул черного капитанского рома с острова Ямайка.
Но, шли мы, между прочим, на большой яхте, а она требовала какого никакого управления. Еще на берегу мы договорились шкиперить в очередь, дневными переходами и в свой день вахтенный шкипер получал полную власть над яхтой и экипажем. Перечить ему никто не мог, разве что он не задумал бы открыть кингстоны. Впрочем, в открытом море работы было немного, разве подбить паруса, да определиться из любопытства – сколько прошли, сколько осталось. Было и еще одно важное дело. Спустя некоторое время после выхода, все шкипера переглядывались и, подняв одну бровь, вопрошали друг у друга:
- Не пора ли?
Тогда Андрюша шел на камбуз и колдовал над томатным соком, смешивая в нем разные специи, добавлял по краю стакана водку в нужно пропорции и вручал команде по стакану.
- Ух! Хорошо пошла – выдыхала команда и снова принималась за работу, т.е. сидела в кокпите, поглядывая на паруса и на море.
По настоящему авральная работа начиналась при заходе в бухту. Тогда шкипер начинал командовать. Если он мешкался, команда приходила на помощь:
- Хрена ты не командуешь? Командуй давай.
Шкипер оживал:
- Геную скрутить, гика-шкоты выбрать, грот убрать, чехол связать на хрен, фендеры по бортам, кормовые подготовить, ты на нос, готовься взять буй (или отдавать якорь) вы оба на корму, вяжите концы.
Команда работала, вязала «беседки», бормоча про себя: «Как её вязать-то, едрить, так, что ли?…».
Соответственно, свои трудности были при выходе в море. Тогда особенно доставалось рулевому. Пыхтевшие у грота ядовито спрашивали его:
- Ты левентик дашь или нет?
- Да я даю – отвечал рулевой, недобро поглядывая в приборную доску и пытаясь привести яхту к ветру.
- Ты куда смотришь, ты на вымпел смотри, по вымпелу приводись – кряхтели ему с палубы. Грот медленно полз наверх.
Наконец, паруса стоят и набиты ветром, яхта легла на курс и шкипер командует:
- Кормовые в трюм, фендеры туда же, курс такой-то, идем восемь узлов. Перехожу на автопилот.
Педантичный Львович, стоя на вахте, забавлял меня тем, что, спрашивая курс, («держи 35» - говорил я, к примеру) каждый раз уточнял:
- Магнитный?
- Львович, я тебе другого не даю.
В тишине катамаран режет волны носами, остров уходит назад, утренний ветерок приятно освежает, альбатросы парят, выглядывая свой завтрак. Спустя время, команда переглядывается: «не пора ли?».
- Понял – говорит Андрюша и идет в кают-кампанию смешивать составные части. Кстати, уже когда летели домой, над Атлантикой стюардесса осведомилась у Андрюши, что он хочет выпить. «Водки» - вырвалось у него и к нашему удивлению, он тут же ее получил. А, получив, уже без спросу взял со столика стюардессы томатный сок и немедля начал составлять нужную смесь.
- Вот профессионал – сказал Львович, поведя на него глазом – все равно, где творить, при восьми баллах или на высоте 8 тысяч…
Море в тех краях довольно пустое, это вам не Эгейское, где только вперед и смотри. Встречными курсами мы, считай, почти ни с кем и не пересекались. Однажды, шли под парусами и, по причине слабого ветра, подрабатывали дизелем. Навстречу идет яхта под рангоутом, или, как говорит Леша, под «дизель-шкотом».
- На нас идет – говорит рулевой.
- Плевать – отвечает Леша – мы под ветром идем, пусть, как хочет, так и обходит. У нас преимущество – тут Леша покосился назад, на кильватерный след – только ты не очень газуй, а то он не поверит, что мы под ветром.
Как шкипер Леша был надежен и почти невозмутим (понимаете, почему «почти»). «В море» - говорил он – «всё происходит медленно и печально». Во время перехода он мог мгновенно заснуть в любом месте, но нутром чуял неладное. К примеру, я, решив подтянуть геную, «художественно», в перехлёст, заложил шлаги на лебедку и пытаюсь чего-то там крутить.
- Миш, что за бардак на лебедке – слышится сонный голос Леши, который, казалось, крепко спит. За свою морскую карьеру Леша находил 25 тысяч миль, и мы рядом с ним были шкиперами «в короткой тельняшке». Ямайский ром Леша тоже тянул, как положено шкиперу, и тропический ужин у всей компании переходил порой в русский загул. Тогда Леша на следующий день говорил:
- Утром и вечером чувствую себя погано, а днем – вообще никак.
Проблемы пару раз возникли с соседями по стоянке. На Тобаго Кейс встали на якорь. Согласен, слишком близко к яхте слева, но ты скажи спокойно: «Ребята, встали бы подальше. Неровен час, ночью ветер перемениться, ведь навалитесь!» Нет, какая-то девка с голыми титьками заорала, как фендфебель:
- You are bad skipper! What are you doing?!
Совершенно эти еврочеловеки народ нестрессоустойчивый, в истерику впадают с удовольствием и по любому поводу.
В другой раз, только встали на якорь, как рядом стал делать то же самое английский экипаж. Леша пошел на нос и вежливо стал увещевать:
- Мистер, там наш якорь, анкор наш там, вот прямо тут, не надо, не делайте этого…мистер, не надо…
- Ну вот – грустно сказал он потом, возвращаясь - сорвали якорь. Вот взяли и сорвали. Просто так взяли и стащили. На голубом глазу.
Под проливным дождем мы начали все сначала, встали на пирс с другой стороны, бортом к этим безобразникам. Я спросил Лешу, не сказать ли им, что это нехорошо. «Пусть их мама воспитывает» - ответил Леша. Я пытался потом пристально смотреть на них, благо рядом. Всё-таки англичане, морская нация. Ни фига, ни тени смущения, может они вообще не поняли, что нагадили? Зато вечером мы им дали – на полную громкость врубили «Ждет Севастополь, ждет Кронштадт». Будут знать, как чужие якоря с грунта подрывать.
Там же познакомились с французом Жан-Пьером, седым негром с печальными глазами лет за шестьдесят. Он, со своей белой женой француженкой стоял на моторной 34-футовой яхте около нас. Замечу мимоходом, что я никогда не мог понять, каким образом француженки, будучи в молодости далеко не красавицами, к старости умудряются приобрести следы былой красоты на лице. Именно такая жена была у Жана-Пьера. Они вышли на пенсию и уехали из Франции полгода назад. Купили здесь катер и собираются провести на нем остаток жизни, кочуя с острова на остров. Утром его жена готовила завтрак, а Жан-Пьер сообщил, что они сегодня отваливают на Бекуа, где в ресторане на вечер у них заказан столик. Жена его печально улыбалась и разливала кофе.
Я ничего не пишу здесь о наших дамах, которые украшали наш быт, обеспечивали завтраками и обедами и вообще вели себя на борту достойно. Не пишу потому, что всё хорошее я им скажу сам, а плохого писать нечего. Добавлю лишь от себя, что женщина на борту вовсе не к несчастью, а напротив – к уюту, вкусной еде и чистой посуде.
Так что, когда мы сошли последний раз с яхты на берег о. Мартиник, стало странно, что завтра не идти в море и под ногами будет только твердая земля. Ночью мою постель в отеле покачивало. Это еще не самый эффектный вариант. Вечером, когда сидели за столиком в ресторане городка Сент-Энн, Леша вдруг резким движением схватил бутылку.
- Что, очень хочется – участливо спросили у него.
- Да нет, показалось, стол качнуло.
Но ему никто не поверил:
- Небось, не за тарелку ухватился.
Наутро мы последний раз прошлись по узким улочкам Сент-Энн, где и одна машина с трудом проедет, площадь в десять шагов, старый католический костел, закрытый на вечный ремонт, домишки в два этажа, в одном из которых располагался наш отель «Ля Дюветт». Окно номера на втором этаже выходит на море и лес мачт, рядом кокосовая пальма, но до орехов не дотянуться – высоко.
Море из окна выглядело тихим и ласковым, но мы знали, что милях в трех от берега начинаются «бараны», усиливается напряжение мускулов океана, и чем дальше от суши, тем могучее и сильнее волны, крепче удары пенных гребней и тоньше свист ветра в вантах.
Но если вы будете почтительны к этой необъятной силе, океан выпустит вас из своих суровых объятий и, на прощание, у пирса, лизнет тихой волной корму, да нежно дунет, касаясь ласковым свежим дыханием ваших разгоряченных обветренных лиц.
Валилабу на Сент-Винсент.
Что за чарующие звуки!
Но море нас зовет к разлуке,
И допивая свой абсент
В таверне с вывеской «Анкоридж»,
Последний раз на пальмы смотришь,
Кидаешь в шум прибоя цент.
Поднимешь якорь, ставишь грот
И в оверштаг на поворот
На Сент-Лючию. За тобой
Вдаль уплывает за кормой,
Навек войдя в твою судьбу,
На Сент-Винсент, Валилабу.