Близ Сены, на улице Бонапарта, в доме номер 1 на самом верхнем этаже жил Жан Эффель, чудесный художник и прекрасный человек. Нас познакомил Лев Володин, корреспондент «Известий», с которым мы много лет работали в газете. В свое время он взялся редактировать мой сборник очерков «Итальянские фрески», ворчал и ругался по поводу моей необязательности, утюжил мои произведения, требовал срочно написать то, что я перед этим ему обещал, но никак не удосуживался прислать. Собственно, этой книгой и завершилось мое пребывание от «Известий» в Риме, а затем судьба свела нас уже в Париже. И хотя я изменил родимой газете и стал теперь служить «Литературной газете», Лев простил это предательство и взял новичка под свою опеку. Во всем, включая быт. Он отругал меня за то, что я покупал парижских кур по высоким ценам, показал, где их можно приобретать за полцены, сам обернул покупку в фольгу и испек в духовке с индийским соусом. А потом научил нас с женой готовить шукрут по -страсбургски, тушеную капусту со специями. Правда, в решающий момент, когда на сковороде все шипело под струей белого вина, удалил нас из кухни, чтобы не мешали таинству. А в том, что касается журналистской жизни, он щедро делился парижскими знакомствами. В первую очередь повел к Эффелю. Эффель был большим другом семьи Володиных. Супруга Льва Светлана много писала о его жизни и творчестве. Я знал художника не так основательно, но то, что выпало на мою долю, показалось очень интересным и необычным.
«Вообще-то он не Жан, а Франсуа, Франсуа Лежен, - пояснил Лев.- А Эффель - его творческий псевдоним. Он просто соединил начальные буквы имени и фамилии. Получилось Эф и Эль, Эффель». Небольшого роста, с простым, добрым лицом, художник провел нас в свою комнатку, уселся по-кавалерийски, лицом к спинке стула, и наши беседы начались.
При встречах он называл меня «конфрер», собрат по профессии, и отвергал попытки называть его "маэстро". «Я газетчик. Всю жизнь связан с газетой. Другие писали о политике, я ее иллюстрировал в шаржах и карикатурах.». (Их наиболее полное собрание опубликовано в книге «Перелистывая историю Франции. От Народного фронта до наших дней», изданной художником в 1969 году совместно с Рене Андрие).
Родители хотели воспитать из него торговца. Поначалу отправили в Лондон, где Франсуа обнаружил, что продажа тканей, вообще торговые операции, не его призвание. Вернувшись в Париж, увлекся рисованием, как-то его рисунок попал на газетную полосу, а потом уже карикатуры и шаржи Эффеля не сходили со страниц прессы.
Францию сотрясали политические бури. В соседней Германии к власти пришли фашисты. В самой Франции они поднимали головы. Гитлер напролом шел к войне, завоеваниям. В этой грозовой обстановке Эффель решительно занял антифашистские позиции, поддерживал Народный фронт, образовавшийся во Франции, помещал едкие карикатуры на фашистских главарей, предупреждал о грозящей Европе опасности. Как-то к нему пришел советский писатель Илья Эренбург и предложил сотрудничать с издававшимся с помощью СССР журналом «Лю» и Эффель согласился. Это был острейший период мировой истории. В Испании вспыхнул мятеж Франко, была развязана гражданская война. Гитлер и Муссолини бросили свои силы на помощь франкистам. Это был по существу пролог мировой войны. Пришел черед оккупации Чехословакии, Мюнхенского сговора Запада с гитлеризмом. Началась эпоха предательства французской правящей верхушки. «Пятая колонна» гитлеровских агентов пробралась в жизненные центры Франции, в ее прессу, военные круги. Во главе вооруженных сил был поставлен профашистски настроенный генерал Вейган. Хотя Англия и Франция уже объявили войну Германии, захватившей Польшу, и мировая война фактически началась, Вейган и французское военное командование избегали военных действий против агрессоров, зато планировали операции против СССР. Строили планы захвата Кавказа, бакинских нефтяных промыслов. Этот период получил название «странной войны». Он и предопределил непостижимо быстрое и позорное падение страны.
После начального стояния у линии Мажино, защищавшей Францию, нацистские войска без труда заняли Бельгию, и обойдя укрепления с этого фланга, ворвались во Францию. Менее чем за сорок дней армии вермахта расправились со страной, вооруженные силы которой по численности не уступали германским. В этот период художник отложил в сторону свое острое перо и пошел сражаться на фронт. Но разгром был молниеносным, и в июне 1940 года в Компьене был подписан акт о капитуляции. Бывший герой французов маршал Петэн возглавил марионеточное правительство. Так вся Северная и Центральная Европа оказалась под пятой Гитлера.
Занявшие Париж фашисты упивались легкими победами. У них нашлось немало пособников, наследников тех, кто давил выступления парижан в годы коммуны. (Эффель в дневниках деда нашел описание издевательств над коммунарами перед расстрелом. Дамы из высшего света и полусвета приходили полюбоваться на связанных бойцов коммуны и зонтиками выкалывали им глаза.) В период нацистской оккупации число доносов гестаповцам на «подозрительных лиц», превысило число жителей столицы, со стыдом замечали позже комментаторы.
Позор предательства, гитлеровские молодчики, горланившие «Розамунду» на улицах французской столицы, создавали настроение безнадежности. Эффель признался:
- Я даже обрадовался, когда Гитлер напал на Советский Союз. Я понял, что теперь-то Сталин сломает ему шею. Иначе Париж мог остаться борделем для эсэсовских офицеров.
К чести французов, стали создаваться силы Сопротивления. Появились подпольные издания. А в августе 1944 года, вскоре после высадки союзников на Западе Франции, Париж был освобожден восставшим народом. Капитуляцию генерала фон Шольтица приняли совместно полковник Роль-Таити, возглавивший выступление парижан, и прибывший сюда на танках генерал Леклерк, сподвижник де Гол ля.
Остро встала проблема дальнейшего пути Франции. Оружие политической карикатуры вновь обрело гражданство в общественной жизни. И бесспорно первенство принадлежало Эффелю. Но он не замыкался в мире политики. Наряду с тем, что он именовал «работой газетчика», Эффель стал создавать работы иного плана. Он блеснул иронией и философичностью в сюите «В те времена, когда животные говорили». Там проявился его природный, порой несколько раблезианский юмор. Чего стоили свинки, наблюдавшие вертело и говорившие: «Не доверяем мы этим способам искусственного загара.». Или овечки, рассуждающие на лугу: «Не позавтракать ли нам на траве?» Рядом крылатый Пегас, негодующий перед кормушкой: «Опять лавровые венки!» Или фазаниха, сообщающая подружке, глядя на распустившего свой хвост фазана: «Он мне строит глазки!» А птички рассуждают относительно ослиного рева: «Как он фальшивит! А ведь такие большие уши..." Мышь, грызущая том с надписью «Избранное», названа гурманкой. Философствующие рыбки в бокале - аквариуме: «Либо поверить в Провидение, либо признать, что мы живем в лучшем из возможных бокалов»...
По существу эти упражнения из мира животных подготовили новый цикл, который угадывался в тексте, где всевозможные животные восклицают - «осторожно, шпион», глядя на Лафонтена, ищущего сюжеты для басен. Как и у знаменитого баснописца, у Эффеля в репликах животных узнаваемы человеческие интонации. Проникнуты они добрым, лукавым светом.
Каждый раз, приходя на рю Бонапарт, я узнавал от художника нечто новое. Помню, я как-то захватил с собой бутылку водки.
- Дорогой конфрер, я не пью водку. Я предпочитаю виски.
-Увы, в нашей стране пока еще его не изготовляют. Ну, что же, пригодится угостить ваших друзей. А кстати, почему вам не нравится знаменитый французский коньяк?
- Хотите, я расскажу кое-что о французском коньяке? Только дайте слово, что вы никому не скажете, что слышали это от меня. Мне могут не простить.
Начало было интригующим.
- В провинции Шарант, где находится и городок Коньяк, который дал свое имя напитку, климат не из лучших и вино там неважное. Крестьяне это знали и перегоняли его на спирт. Хранили спирт в дубовых бочках, и его неплохо раскупали. Но тут началась война и местность завоевали арабы… Чтобы их единственное богатство не было похищено, крестьяне спрятали свои бочки на горке, в кустах. Но прошло несколько месяцев, потом год, и арабы оказались весьма покладистыми, дружелюбными, вскоре даже состоялись свадьбы между завоевателями и побежденными. И тут крестьяне вспомнили о своих запасах. Привезли бочки, откупорили и удивились золотистому цвету спирта, а особенно его аромату. Простояв на солнце, в дубовых бочках, напиток обрел совершенно иной вкус. Арабов потом изгнали, но пришли англичане. Перед ними крестьяне не стали прятаться и сразу выкатили свое новое сокровище. Англичане попробовали, одобрили, но поскольку являлись знатоками крепких напитков, вынесли заключение. «Хорошо, но требует двойной перегонки». И в результате этой арабо-английской технологии Франция получила свои коньяки. Недаром, основные фирмы, производящие коньяки французской марки, вы найдете в Лондоне.
- Но повторяю - никому об этом ни слова. А то подумают, что я плохой патриот.
И Эффель от души рассмеялся.
С ним всегда было легко и весело. К иным мэтрам было трудно приблизиться. Набивая себе цену, они листали пустые листки блокнота, уверяя, что на этой недели у них все занято, пока не отсылали тебя на следующий четверг, где у них «освободилось пятнадцать минут» для интервью. Эффель был неизменно рад, когда я изъявлял желание посетить его дом. Это не значит, что у него было всегда хорошее настроение. Художника все более тревожило ухудшающееся зрение. Глаза оседлала катаракта. Штрихи становились все более расплывчатыми. Помню, как дружеский шарж для «Литературной газеты» на майские дни он набросал вчерне, а его верная помощница подправила рисунок и раскрасила в любимые для Эффеля три цвета - цвета французского флага, которые совпадают с нашими - красный, синий и белый. Иногда он добавлял зеленый, коричневый. Особенно любил трогательный пейзаж - мальчик и девочка на берегу Сены, которые, видимо, напоминали о первой влюбленности. А Сена для него, как и многих французских художников, была источником вдохновения. Когда мы решили с ним сфотографироваться, он предложил балкон, выходящий на Сену.
Но работать становилось для него все более мучительным занятием. Он делился грустными мыслями относительно того, что операция на глазах может не дать эффекта. И беседа с гостями, как мне казалось, позволяла ему уходить от невеселых перспектив, рассеяться, углубиться в воспоминания.
Я восхищался его потрясающей серией «Сотворение мира», где Бог с неистощимой энергией и юмором придумывает Адама и Еву, создает причудливых животных, увлечен творческим процессом, как истинный художник и творец, преодолевая неизбежные козни, которые строит дьявол за его спиной. Его Бог- энтузиаст покорил во Франции и остальном мире всех - верующих и атеистов. Франция, как известно, страна традиционного богоборчества. «Энциклопедисты» готовили революцию, нацелив стрелы своих обличений против церкви, а внутрирелигиозные разборки привели к ужасам Варфоломеевской ночи, и резне гугенотов. Обращение к религиозной теме, да еще в шутливой, сатирической форме, могло породить поэтому здесь и противников. Эффель и не думал отказываться от своих взглядов. Изготовив для Адама сердце, Господь говорит у него: «Поместим его слева, поскольку оно красное». А потом гордо несет на плече первочеловека, объявив: «Получайте свое человечество».
Как-то я спросил знакомого католического священника, не скандализирует ли его такое отношение к Богу. «Да что вы, пусть хоть в таком виде люди приобщаются к идее Творения. А потом, - он улыбнулся, - Бог у Эффеля такой милый и добрый...»
Милый и добрый, как его Автор. Недаром спектакль в кукольном театре Образцова во многом повторяет находки французского художника, как и мультипликации, ряда стран. Эффель утвердился как международный художник. Его рисунки не требуют перевода, хотя часто сопровождаются текстом. Они полны нежностью ко всему живому, даже когда он обличает в животных пороки человека.
За три года моей работы в Париже мы сдружились с художником. Вместе с ним переживали тяжелейший удар судьбы - умер Лев Володин, познакомивший нас. Умер, побывав накануне в гостях у Эффеля. Эффель никак не мог успокоиться, хотя врач, лечивший Льва, повторял, что сердце нашего общего друга было в таком состоянии, что «это могло произойти в любой момент».
Сам я приболел, и врачи советовали вернуться домой. Что-то в климате прекрасной Франции влияло на состав крови, давление... На прощание Эффель пригласил меня в свой домик близ порта Онфлер, который так любил писать живописец Дюфи. Мы ходили по тропе к океану и обратно, беседовали. Эффель был задумчив. Операция не дала желаемых результатов..
Он был сосредоточен и серьезен. Я попросил разрешения сфотографировать его на память на той самой тропе, по которой мы бродили. Потом посетили порт с его шумливой и беззаботной публикой, выпили на прощание, и я вернулся в Париж. Вскоре раздался звонок из Онфлера: «Все в порядке, конфрер?» «Спасибо, а вы сомневались?» Эффель рассмеялся. «Вы не очень уверенно садились в машину, но теперь я спокоен». «Только не говорите ничего моей жене о том, как я садился за руль». «Это наши маленькие секреты. И передайте большой привет вашей супруге».
О пожелании Эффеля я, разумеется, рассказал в посольстве. Там возникли колебания - мы тогда не очень были знакомы с тем, как обращаться с недвижимостью на территории другой страны. Но это все уже дело прошлое. Самое важное - Эффель остался с нами, и его не забыть.