В 1993 году в издательстве «Дружба народов» вышел сборник «Имя этой теме: любовь». Василий Абгарович Катанян (1902-1980), биограф В. Маяковского, собрал и опубликовал воспоминания женщин, близких Владимиру Владимировичу, сыгравших более или менее заметную роль в жизни поэта. Среди них:
Софья Шамардина, Маруся Бурлюк, Эльза Триоле, ее сестра Лиля Брик (с 1937 г. жена В. Катаняна), Наталья Брюханенко, Наталья Рябова, Галина Катанян и Вероника Полонская. Это очень своеобразный мемуарный материал, рисующий глазами женщин столь неординарную личность, оказавшую большое влияние на становление русской и советской поэзии в начале XX века, человека, для которого личное и общественное органически соединялось.
Сам составитель отмечает, что среди имен авторов отсутствуют воспоминания еще двух женщин, с которыми Маяковского связывала судьба. Одна из них - Елизавета Зибер, из немцев Поволжья, впоследствии американка, известная по имени Элли Джонс. Она всю жизнь преподавала языки, умерла в 1985 году. Ее дочь Элен Патриция Томпсон родилась в рёзультате романа матери с В. Маяковским во время поездки поэта в Америку. В октябре 1928 года Владимир Владимирович побывал в Ницце, где встречался с «обоими Элли». А возвратившись в Париж, познакомился с Татьяной Яковлевой и, по словам Эльзы Триоле, которая была свидетельницей начала этого романа, «с первого взгляда жестоко в нее влюбился».
ИМЕЛ ЛИ ПРАВО НА ЛЮБОВЬ?
Эта история сыграла драматическую роль в дальнейшей судьбе Маяковского. Может быть, даже трагическую. В. Катанян писал: «О Татьяне Яковлевой все годы говорили глухо и неправдоподобно, имя ее в нашей печати не появлялось. Стихотворение, посвященное ей, долгое время не печаталось, не надо забывать, какая у нас была ситуация, разве мог «лучший советский поэт» влюбиться в эмигрантку и невозвращенку?!»
Затем В. Катанян упоминает о статье в «Огоньке» в 1968 году, «где впервые в советской прессе написали об их романе. Правда, в лучших традициях бульварных газет». Далее он, не раскрывая, в чем заключалась «бульварность» мало кому известной, первой статьи о существовании Яковлевой в жизни поэта, весьма резко порицает публикацию. Катанян не указывает ни имен авторов статьи, ни ее заглавия (В. Воронцов, А. Колосков. «Любовь поэта. Трагедия поэта». «Огонек», 1968, №№ 16, 23, 26). «Акценты были намеренно смещены. Имя Лили Брик, которое поэт начертал на полном собрании своих сочинений, было предано поруганию, и любовь всей его жизни пытались вырвать из его сердца. То, что поэт написал пером, вырубали топором. На время это, как ни странно, удалось. Однако годы поставили все на свои места».
Звучали эти слова Катаняна несколько загадочно. Вряд ли можно было жаловаться, что роли Лили Брик в жизни Маяковского в нашей литературе уделялось мало места. Наоборот, почти неизменно ее имя произносилось рядом с именем Маяковского, хотя, как свидетельствует В. Катанян, «в 1925 году отношения Маяковского с Лилей Брик перешли в новую фазу, они стали чисто дружескими». А вот имя Яковлевой, это верно, замалчивалось. Но когда «Огонек» нарушил молчание вокруг Яковлевой, то удостоился негативных эпитетов. То, что В. Катанян «немножко нервно» реагировал на первое упоминание о серьезных отношениях поэта с Яковлевой, легко объяснить желанием близкого к Лиле Юрьевне человека не тревожить ее упоминаниями об этом романе.
Однако можно было ожидать более пространного объяснения того, что соединяло поэта с «эмигранткой» и «невозвращенкой». Тем более что Татьяна Яковлева, по свидетельству В. Катаняна, не оставила письменных свидетельств, кроме писем к ней В. Маяковского. Они перекочевали в Гарвардский университет и по завещанию должны были быть опубликованы после смерти Яковлевой (она скончалась в 1991 г.). А письма поэту самой Яковлевой? По словам В. Катаняна, их сожгла Лиля Брик будто бы по просьбе Яковлевой. «Страшно вспомнить, какую ерунду я ему писала», цитирует он слова женщины, которая называлась невестой Маяковского. Что касается Т. Яковлевой, то В. Катанян пишет: «Над воспоминаниями о своей жизни она работала в начале 80х годов с писателем Г. Шмаковым, но он умер, и мемуары остались ненаписанными».
Итак, что же это тупик? Но ведь у Татьяны Алексеевны было много друзей и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Риме. Она могла многое рассказать тому же В. Катаняну, который с ней встречался. Как человек, близкий к Брикам и Маяковскому, он, разумеется, задавал ей вопросы, ответы на которые могли прояснить характер этого «романа», детали их отношений в конце 1928 года и далее, вплоть до кончины поэта. Кому как не маяковсковеду их было задать, ведь Катаняну принадлежит немало исследований о жизни и творчестве Владимира Владимировича, включая труд «Маяковский день за днем». Рассказ Яковлевой мог внести немало ценного, чтобы «день за днем высветить драму поэта.
В. Катанян действительно беседовал с «эмигранткой» и рассказал об этом кое-что в предисловии к сборнику, который составлял. Вот что он сообщил: «Мне довелось общаться с Татьяной Яковлевой-Либерман в конце 70-х годов. После первого мужа дю Плесси, который погиб во Второй мировой войне и был награжден орденом Сопротивления, Татьяна вышла замуж за Алекса Либермана, видного скульптора и художественного редактора журнала «Вог». В их доме в Нью-Йорке висят Дали и Ларионов, Гончарова и Пикассо с дарственными надписями хозяйке. Высокая, красивая женщина в платье от Сен Лорана, сидя в белой гостиной, уставленной огромными кустами цветущих азалий, говорила о Маяковском и Цветаевой, Бродском и Вознесенском, Марии Каллас и фон Карояне ее знакомых и друзьях из разных эпох. О Маяковском много, цитируя его стихи, иногда ошибаясь лишь в датах. (Недаром Маяковского поражала в Татьяне ее редкая память на стихи.) О статьях в «Огоньке» она говорила с презрением, несмотря на то, что всякими подтасовками именно ее роль изо всех сил старались возвысить».
ТЫ ОДНА МНЕ РОСТОМ ВРОВЕНЬ...
Летом 1972 года мне довелось встречаться с Татьяной Алексеевной Яковлевой в Риме, где я работал корреспондентом «Известий».
18 июля 1972 года нас с женой пригласили на вернисаж княгини Ирины Борисовны Голицыной, которая руководит Домом высокой моды в Риме.
Княгиня открыла дверь в широченную комнату, почти пустую. Здесь на диванчике сидела дама в элегантной брючной паре и потягивала виски.
- Таня, познакомьтесь. Это корреспондент «Известий».Дама бросила на меня взгляд, отнюдь не исполненный симпатий. Ирина Борисовна поспешила добавить:
- Но это вполне культурный человек.Княгиня удалилась, не сообщив, с кем мне предстоит познакомиться. А дама сразу же бросилась в атаку:
- Ну, вы, культурный человек. Что вы думаете о Бродском?Это был своеобразный тест «на культурность».
- Не из той ли ветви, к которой принадлежал Яковлев, известный по наполеоновской эпохе? И не родственница ли вы Герцена?Яковлева переваривала ответы, слегка снизив тон. Но тут в бой пошла моя жена Роза.
- Странно, что вы так настроены против Ленина. Я бы поняла, если бы вы говорили о Сталине.Теперь уже Яковлева была заинтригована. Но упорствовала.
- Большевики ничего обо мне не могут знать. А записи, которые Володя мне оставил, я им не отдам.Впору было переходить в контратаку.
- Во-первых, большевики, как вы их называете, опубликовали кое-что из блокнотов Маяковского, например, стихотворение, посвященное вам. Если не ошибаюсь, там говорится:Впервые за время беседы Яковлева развеселилась. И, в подтверждение того, что имел в виду Маяковский, приподняла брючину, обнажив точеную, просто идеальную ножку.
- А еще раньше, - продолжил я разговор, - было опубликовано «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви». Это ведь тоже о вас. Хотел бы заметить, что и сам Маяковский вроде был большевиком.
- Да, коммунизмом у него была полна голова. Но я думала, что потом это пройдет.
- У вас все было серьезно?
Миролюбиво, без всякой аффектации Яковлева ответила:
- Да, мы любили друг друга и собирались обвенчаться. Для этого он должен был приехать за мной в Париж. Нам предстояло прибыть в Москву, чтобы зарегистрировать брак.
- Что же помешало этому?
- На этот раз его не пустили во Францию. Говорят, эта ужасная женщина...
- Брик?
- Она написала какую-то бумагу, что он неблагонадежен, и его нельзя выпускать.
МОЙ ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Позже, в Париже, где я работал корреспондентом «Литературной газеты», вместе с Валентином Петровичем Катаевым мы смотрели французский фильм о Маяковском. Он был построен главным образом на интервью с Лилей Брик, в котором она рассказывала, сколь многим ей обязан Маяковский и насколько она способствовала развитию его таланта. Мрачноватый Катаев желчно реагировал на эти замечания:
- Можно подумать, что без нее Маяковский не состоялся бы.
Я рассказал писателю о встрече с Яковлевой, о ее мнении относительно роли Брик в этой истории.
- Да, так и было. Брик была близка с одним влиятельным чином ОГПУ-НКВД, и вместе они сочинили то, что на современном языке именуется «телегой». И Маяковского тогда не выпустили. Ну и другие интриги были...
Катаев не стал развивать свою мысль. Будучи близок к Брикам и Маяковскому (незадолго до гибели поэта тот был у Катаева), Валентин Петрович, несомненно, знал, о чем говорил.
- А вы не могли бы назвать имя того чина из НКВД?
Катаев задумался, опустил голову и, вздохнув, ответил:
- Ну теперь об этом можно сказать. Его фамилия Агранов.
По возвращении в Москву я поинтересовался этой личностью, тем более что Юлиан Семенов также упоминал о нем в своих «Версиях» как о друге Маяковского и Брик. В журнальном варианте («Нева», 1988, № 3) он был упомянут под своим именем. В книжном - как ближайший друг Маяковского Ян. С удивлением там же я обнаружил и слова о том, будто парижское увлечение поэта не имело особого значения.
В «Версиях» Ю. Семенов резко выступил против критика В. Воронцова, который утверждал, что «приезд Маяковского в Париж был сорван не без вмешательства Л. Брик»: «Есть ли доказательства, что Т. Яковлева дала согласие на приезд в Москву? - спрашивал Ю. Семенов. - Кто представлял «силы», которые сорвали «женитьбу» Маяковского, отказав ему в визе? Почему в комментарии (В. Воронцова. Прим. Л. 3. ) не говорится, что Т. Яковлева уже в 1929 году вышла замуж за французского аристократа?
Почему, наконец, игнорировалась запись беседы Т. Яковлевой (по мужу Либерман), ...в которой она подчеркивала, что никогда не собиралась возвращаться в Москву, а тем более выходить замуж за поэта?
Да и вообще, нравственно ли утверждать, кого Маяковский любил, а кого нет?»
Действительно, нравственно ли? Например, нравственно ли поступил муж Л. Брик В. Катанян, опубликовав воспоминания о Маяковском любивших его женщин? Нравственно ли для самого Семенова было категорично судить, любил ли поэт Т. Яковлеву, утверждая, будто право на любовь В. Маяковского имела одна Л. Брик?
К ВОПРОСУ О НРАВСТВЕННОСТИ
Хотелось, конечно, чтобы Ю. Семенов упомянул, чью запись беседы с Т. Яковлевой он имел в виду. Ведь на этом упоминании держится версия о нежелании Т. Яковлевой выходить замуж за Владимира Владимировича! Был бы ответ прямодушным? Мне-то Яковлева без колебаний ответила, что они любили друг друга и готовы были сочетаться браком. Другое дело, что в Москве были силы, не только не желавшие этого брака, но и помешавшие Маяковскому выехать в Париж. А также распространявшие слухи с целью сорвать этот брак и сбить с толку Яковлеву и Маяковского. Эти усилия увенчались успехом. Яковлевой внушили, что поэт уже увлекся другой женщиной, и она приняла предложение Бертрана дю Плесси.
В свидетельстве еще одной женщины, которую любил Маяковский (одной из первых), Марии Денисовой, впоследствии жены героя гражданской войны Е. Щаденко, упоминается, насколько поэт был потрясен известием из Парижа о замужестве Яковлевой. Это запечатлела и сама Л. Брик. 11 октября 1929 года в дневнике она отмечает: «Письмо Эли про Тятьяну. Она, конечно, выходит замуж за французского виконта... Представляю себе Володину ярость и как ему стыдно».
Эля это Эльза Триоле, сестра Лили Брик и жена французского поэта Арагона. Она сама познакомила поэта с Татьяной Яковлевой. (Эльза Триоле сама была неравнодушна к Маяковскому.) Вместе с сестрой они не просто наблюдали за его «жестокой любовью», но и делали все, чтобы не выпустить его из-под своего контроля. Цитата из дневника говорит больше, чем иные «версии». Яковлевой сообщали через «доброжелателей», что поэт в Москве увлекся Вероникой Полонской. А Маяковскому что его Таня «крутит» романы в Париже. Как бы невзначай Лиля читала письма Эли в присутствии Маяковского и, видя, как он взбешен, добавляла: «Ах, ведь она не просила показывать это письмо Володе!»
Вот как возвращается к этому эпизоду в своих воспоминаниях сама Лиля Юрьевна:
«11 октября 1929 года вечером нас было несколько человек, и мы мирно сидели в столовой Гендрикова переулка. Володя ждал машину, он ехал в Ленинград на множество выступлений.
В это время принесли письмо от Эльзы. Я разорвала конверт и стала, как всегда, читать письмо вслух. Вслед за разными новостями Эльза писала, что Т. Яковлева, с которой Володя познакомился в Париже и в которую был еще по инерции влюблен, выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что венчается с ним в церкви в белом платье, с флердоранжем, что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил скандала, который может ей повредить и даже расстроить брак. В конце письма Эльза просит по всему по этому ничего не говорить Володе. Но письмо уже прочитано. Володя помрачнел. Встал и сказал: «Что ж, я пойду». Куда ты? Рано, машина еще не пришла. Но он взял чемодан, поцеловал меня и ушел». И далее описывается, что он был в гневе. Сцена смоделирована заново. Поэту, который не был допущен в Париж, как бы указывали: видишь, какая она дрянь? Она и не ждет тебя. Тандем сестер действовал безотказно.
А рядом под видом друга околачивался упомянутый Агранов и «контролировал» пойманного в сети поэта, которого сам же и помог сделать «невыездным». Роль этого человека в заключительный период жизни Маяковского выглядит зловещей. Даже роковой. Это он подарил поэту браунинг, посоветовав использовать его, если тот «настоящий мужчина». Помогал изолировать Маяковского, когда выяснилось, что поэт не намерен сохранять надоевшую ему верность Брикам, может «предать» их с Татьяной Яковлевой. А раз так, то он должен быть наказан. Пусть знает, что значит не слушаться советов друзей, которые держат его на поводке.
А поскольку он был крупнейшим поэтом эпохи, полагалась и общественная казнь. Маяковский хотел достойно справить 25-летний юбилей творческого пути. И что же? Брики, знакомые со всеми, казалось бы, знаковыми фигурами искусства, «друг» Агранов, приставленный к культуре от ЧК, сделали так, что эту дату В. Маяковский встречал в изоляции. Ему показывали, что сам по себе, без поддержки такого окружения, он ноль, несмотря на весь свой талант.
Агранов имел богатый опыт по части командования людьми культуры. И по части их истребления. Яков Саулович Агранов (Сорендзон), второе по значимости лицо в ОГПУ-НКВД, стоял за смертным приговором Николаю Гумилеву, за расстрелом штаба левых эсеров, уничтожением писателя и ученого Чаянова, которому он инкриминировал крестьянский уклон, за кровавой ликвидацией Промпартии. От него едва спасли внучку Льва Толстого, сосланную в лагеря. Многое говорит, что преследование, приведшее к смерти Есенина, тоже было делом его рук. Наконец, весь процесс, связанный с убийством С. Кирова, приведший к широким репрессиям партийной и культурной элиты, связывается с его же ролью. Его участие в смерти Маяковского, последовавшей 14 апреля 1930 года, ощущается почти физически. Но об этом чуть позже. А пока продолжу рассказ о встречах с Татьяной Яковлевой.
ОДНА ИЛИ ВДВОЕМ С ПАРИЖЕМ
Татьяна Алексеевна вскоре после нашей первой беседы ознакомилась с номером «Огонька», где была статья о ней, а я прочитал книгу Иосифа Бродского, которую она мне дала, когда мы прощались. На книге было посвящение: «Фроське от Йоськи». Это был сборник стихов Бродского, изданный в США на двух языках, русском и английском. Через пару дней мы встретились в «Грандотеле», и Татьяна Алексеевна объяснила, что Фрося ее дочь, которую она «выгодно» выдала замуж за богатого американца, и, вот совпадение, портрет в «Огоньке», поданный как портрет Татьяны Яковлевой, на самом деле фотография ее Фроси.
Вторая встреча была доброжелательной, без подколок, мы поговорили о стихах Бродского, его судьбе в США. Когда вошел ее муж, Алекс Либерман, и стал торопить ее на новую встречу, она с некоторым вызовом сказала: «А мне интересно с этими людьми». (Со мной был журналист из «Труда».) Но затем заторопилась, видимо, побаиваясь реакции богатого супруга.
Яковлева оказалась родом из Пензы, откуда в молодом возрасте ее вывез отец. (Там оставались ее мать и сестра. Их во время поездок в Пензу навещал Маяковский.)
Не было со стороны Татьяны Алексеевны слов критики в адрес «Огонька», кроме замечания о том, что фотографии матери и дочери были перепутаны: «Но мы с ней очень похожи».
Я постарался описать нашу встречу по возможности точно, не приукрашивая, не подгоняя свои впечатления под чьи-то другие. Я увидел Яковлеву, когда ей было за шестьдесят, когда жизнь, по существу, уже сформировала ее и укрепила в ней убеждения того круга, в котором она вращалась.
Позади остались голодные дни в Пензе, когда она читала стихи уезжающим на фронт красноармейцам, волнения эмиграции, поиски своего места, ярчайшая встреча с советским поэтом, потом разлука и роковая весть о его гибели. За этим последовала гибель и ее мужа в боях с фашистами, новая жизнь в окружении богатейших людей мира, дружба с супругами Кеннеди, голливудскими звездами.
Как сложилась бы ее жизнь с Маяковским, если бы не обстоятельства, о которых мы упомянули, можно лишь гадать. Но одно несомненно: Татьяна Яковлева вызвала у поэта большое чувство, он посвятил ей поразительные по силе стихи:
И победительная концовка:
ПЛОХО!
Поэту не довелось совершить то, о чем он писал. Трагическая кончина обрушилась на него в самом расцвете. Конечно, как поэт он был особенно уязвим в своих страстях и метаниях. Его противники не думали щадить его. Сколько раз критика уверяла, что он исписался. Ядовитый Зоил тех лет издевался над тем, что поэт смотрит на Америку свысока, да еще выдвигает претензии, чтобы его перо приравняли к штыку. Распространялись самые гнусные слухи о поэте. Корней Чуковский даже заставил Горького поверить, будто Маяковский заразил одну девушку венерической болезнью и хотел шантажировать (?!) ее родителей. (Об этом говорится и в сборнике В, Катаняна.) После смерти поэта медицинские эксперты настояли на том, чтобы сделать специальное исследование, дабы опровергнуть новую гнусную выдумку, будто Маяковский из-за той же болезни покончил с собой. Вскрытие показало, что поэт был абсолютно здоров, но клеветники не раз вытаскивали поклеп и после этого. Очень здорово мешал кому-то непокорный, вольный и убежденный в своих взглядах Владимир Владимирович. Даже в наши дни один горе-критик утверждал, что этот любивший жизнь человек якобы был садистом, жаждавшим убивать детей.
Все эти страсти вокруг Маяковского заставляют приглядеться пристальнее к обстоятельствам его смерти, которая многих устраивала. Его сатирические пьесы «Клоп» и «Баня» разили наповал главначпупсов и тех, кто навязывался в культуртрегеры к «клопам», желавшим породниться с капиталом. Было известно о его намерении вслед за поэмой «Хорошо!» написать поэму «Плохо!».
Ряд исследователей стремятся выяснить, не была ли смерть Владимира Маяковского наведенным самоубийством, когда человека ставят на ту грань, когда ему предпочтительнее кончина, нежели жизнь. Другие задаются вопросом: не было ли это вообще убийством? Эти версии подробно разбирал до самой своей смерти Валентин Скорятин в книге «Тайна гибели Владимира Маяковского». Он обращал внимание, что вскрытие выявило непонятную траекторию пули, поразившей сердце. Вслед за этим она попала в почку. Так могло случиться, если кто-то иной стрелял в поэта, когда ушла Полонская, его последняя пассия, а Маяковский, наклонившись, стоял перед ней на коленях.
Другой странностью было то, что дело о смерти поэта хранилось в личном сейфе Н. Ежова, руководителя НКВД, после смерти наркома. К тому времени был расстрелян и Я. Агранов, сыгравший свою роль в последних днях и часах Маяковского. Еще более странным было то, что указанное в протоколах оружие самоубийства было подменено. Вместо браунинга находился маузер с совершенно иным номером.
Объяснения этим фактам и сейчас, по истечении 70 лет после гибели поэта, не найдено. Но такого рода поиски лежат за пределами этого очерка, который имел целью лишь восполнить обстоятельства личной драмы, разыгравшейся (и разыгранной) в жизни Маяковского незадолго до его кончины.
Как бы ни относиться к его творчеству, оно окрасило целую историческую эпоху. Стихи Маяковского будут изучать и в новом тысячелетии, о котором он мечтал в своих произведениях.